Источник

Юрий Левитанский...

Для многих, это имя звучит как пароль. Юрий Левитанский в нашей поэзии – это чистая, точная нота.

Высокая нота, стесняющаяся своей прирождённой высоты и оттого звучащая приглушённо – как будто неудобно, совестно ей улететь случайно от грешной земли и от живущего на земле несовершенного человека.

Всего и надо, что вглядеться, - боже мой, 

всего и дела, что внимательно вглядеться

- пишет Левитанский.

И он вглядывается в приметы обыденности так, что читатель вдруг понимает: эта ничем не примечательная, привычная жизнь – единственная во Вселенной, хрупкая и прекрасная!

Вот поэт делится с нами мыслью о том «Как показать лето». И мы вместе с ним видим:

Фонтан в пустынном сквере будет сух,

и будет виться тополиный пух,

а пыльный тополь будет неподвижен. 

И будет на углу продажа вишен…

А потом ударит ливень – и из самого обычного подъезда выбежит самая обыкновенная женщина, и поэт покажет нам, как

босоножки от воды спасая,

она помчит по улице

босая,

и это будет главный эпизод, 

где женщина бежит, 

и босоножки / у ней в руках, 

и лужи в пузырьках, 

и вся она от ливня золотится…

А когда Левитанский думает «Как показать зиму», то сначала возникает много раз виденная всеми картина:

как женщина купила 

на рынке ёлку

и несёт домой…

Но поэт продолжает:

и вздрагивает ёлочкино тело  

у женщины над худеньким плечом…

И сердце читателя вздрагивает тоже – и ему, читателю, так вдруг ясно становится всё – и про женщину, и про ёлочку, и про себя самого… Так грустно и хорошо становится…

И где же тогда обыденность повседневной жизни – ау?!.. Нет её, обыденности, - есть только поэзия.

И есть главное, что пронизывает поэзию Левитанского – музыка и память.

Все стихи Левитанского одухотворены музыкой  - даже те, где он о ней и не вспоминает; даже те, что по форме почти приближаются к прозе. Видимо, музыка была неотъемлемым свойством самой души поэта.

Она живёт в его стихах подспудно, но часто вырывается на поверхность:

Есть в музыке такая неземная, 

как бы не здесь рождённая печаль, 

которую ни скрипка, ни рояль 

до основанья вычерпать не могут…

Или вот тончайшее «Воспоминание о шарманке»:

В высоком и тесном дворе, 

как в глубоком колодце, 

на дне 

появлялся шарманщик, 

появлялась шарманка, 

появлялся мотивчик, 

наивный и грустный…

И о работе своей, которую сам Юрий Левитанский никогда не называет торжественным словом «творчество», - о работе, которая, единственная, спасает его в гибельные дни, он пишет как о самой простой,  самой изначальной музыке: «моя степная камышинка, / смешная дудочка моя…»

И так же, как музыкой, поэзия Левитанского проникнута неизбывной памятью о войне.

Никуда не деться от этой болящей памяти:

Ну, что с того, что я там был. 

Я был давно. Я всё забыл. 

Не помню дней. Не помню дат. 

Ни тех форсированных рек. 

(Я неопознанный солдат. 

Я рядовой. 

Я имярек . 

Я меткой пули недолёт. 

Я лёд кровавый в январе. 

Я прочно впаян в этот лёд - 

я в нём, как мушка в янтаре.)

Не договориться с упрямой памятью, потому что, как пишет о себе Левитанский: «Я не участвую в войне - она участвует во мне». И если внимательно читать одну из лучших книг Левитанского  1970-х годов: «Кинематограф» - то можно сразу почувствовать, что эта прекрасная, тончайше-лиричная и очень разнообразная по сюжетам книга написана человеком, вернувшимся – чудом вернувшимся! – с великой и страшной войны.
И может быть, именно болящая память сделала сердце поэта таким проницаемым для чужой боли, таким пронзительно-человечным. Наверное, только Левитанский мог так написать стихотворение «Старая женщина с авоськой», где нет ничего трагического, а есть прекрасный современный город, и всё же…

Но вот картина грусти бесконечной,

и я едва не плачу в этот миг,

когда старушка площадь переходит, 

в скрещенье всех событий мировых

шагает по дорожке пешеходной, 

неся свою порожнюю авоську,

где, словно одинокий звук минорный 

и словно бы воробушек озябший,

один лежит на донышке

лимон.
Юрий Левитанский в юности добровольцем ушёл на Великую Отечественную войну. Он был из тех интеллигентных мальчишек, молодых поэтов, «что в сорок первом шли в солдаты  и в гуманисты в сорок пятом», - как написал о своих друзьях поэт-фронтовик Давид Самойлов.

Левитанский до конца остался защитником Отечества – до того рокового дня 24 января 1996 года, когда, выступая в Московской городской думе, он говорил о трагедии чеченской войны, о том, что там гибнут дети, о том, что нельзя оставаться спокойными – и умер от сердечного приступа во время этого выступления.

Он один ничего не мог изменить в ходе этой войны, но честь Отечества он защитил своим разорвавшимся от горя сердцем…
21 января этого года, совсем недавно, Юрию Левитанскому исполнилось бы 85 лет. Он жил и умер как настоящий поэт.

Чистая нота его поэзии должна звучать, как бы ни менялись время и страна.

Её должны услышать не только те люди, для которых имя Юрия Левитанского  - как пароль, но и те молодые, выросшие в новой России, которые его пока не знают.