От прилёта зябликов до кукушки проходит вся краса нашей весны, тончайшая и сложная, как причудливое сплетение ветвей неодетой берёзы. За это время растает снег, умчатся воды, зазеленеет и покроется первыми, самыми нам дорогими цветами земля/потрескаются смолистые почки на тополях, раскроются ароматные клейкие зелёные листики, и тут прилетает кукушка. Тогда только, после всего прекрасного, все скажут: „Началась весна, какая прелесть!.."
М. Пришвин «ЦВЕТУТ БЕРЁЗКИ»
Когда старые берёзы цветут и золотистые серёжки скрывают
от нас наверху уже раскрытые маленькие листья, внизу на молодых везде видишь ярко - зелёные листики величиной с дождевую каплю, но всё-таки весь лес ещё серый или шоколадный — вот тогда встречается черёмуха и поражает: до чего же листья её на сером кажутся большими и яркими. Бутоны черёмухи уже готовы. Кукушка поёт самым сочным голосом. Соловей учится, настраивается. Чертова тёща, и та в это время очаровательна, потому что не поднялась ещё со своими колючками, а лежит на земле большой, красивой звездой. Из-под чёрной лесной воды выбиваются и тут же над водой раскрываются ядовито-жёлтые цветы.
В. Бианки «ЛЕСНОЙ ХОР»
На утренних и вечерних зорях все лесные жители поют и играют, кто на чём и как умеет. Тут услышишь и звонкие голоса, и скрипку, и барабаны, и флейту, и лай, и кашель, и вой и писк, и уханье, и жужжанье, и урчанье, и кваканье.
Звонкими, чистыми голосами поют зяблики, соловьи, певчие дрозды. Барабанят дятлы. Свистят флейтой иволги и маленькие дрозды-белобровики. Лают лисица и белая куропатка, кашляет козуля. Воет волк. Хохочет сова-неясыть. Ухает филин. Жужжат шмели и пчёлы. Урчат и квакают лягушки.
Никто не смущается, если у него нет голоса. Каждый выбирает себе музыкальный инструмент по своему вкусу.
Дятлы отыскивают звонкие сухие сучья. Это у них — барабан. А вместо палочек у них отличный крепкий нос.
Рыжая цапля - выпь ткнёт свой длинный клюв в воду да как дунет — бултыхнёт вода, по всему озеру гул, словно бык проревел.
А бекас - тот даже хвостом умудряется петь; взовьётся ввысь да вниз головой оттуда с распущенным хвостом. В хвосте у него ветер гудит — ни дать, ни взять, барашек блеет над лесом!
Вот какой хор в лесу.
В. Бианки «ИГРЫ И ПЛЯСКИ»
Каждый празднует весну по-своему, но веселее всего смотреть на птиц.
Журавли устраивают танцы на болоте. Соберутся в кружок, и вот один или двое выходят на серёдку и начинают приплясывать.
Сперва ничего — только подпрыгивают долгими ногами. Дальше - больше; пускаются в широкий пляс и такие коленца выкидывают, - помрёшь со смеху! И кружатся, и прыгают, и вприсядку - ну, точь-в-точь трепака откалывают на ходулях!
А у хищных птиц игры и пляски в воздухе.
Особенно отличаются соколы. Они подымаются под самые облака и там показывают чудеса ловкости. То, разом сложив крылья, с головокружительной высоты камнем летят вниз. Над самой землёй раскинут крылья, широкий круг дадут и снова взмоют ввысь. То застынут высоко-высоко над землёй и висят с распростёртыми крыльями, как на ниточке подвешенные к облакам. То вдруг примутся кувыркаться в воздухе через голову, как настоящие небесные клоуны, турманом-турманом падают к земле, выкидывают „мёртвые петли", кружатся, крыльями плещут.
И. Сергеев «СКАЗКАО СОЛОВЬЕ»
Соловьи в пустыне не поют — это известно всем.
Наш городок стоял не в пустыне, а довольно далеко от неё,— в гладкой, как ладонь, степи, на берегу Сухоречки. Но соловьи здесь тоже не водились. Этих пташек мы знали только по картинкам да по басне Крылова, где соловей и щёлкал, и свистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался...
Басня нам нравилась, но мы понятия не имели о том, как эта птичка щёлкает, свищет, переливается и прочее. Не представляли мы себе и рощи, где могла рассыпаться какая-то соловьиная дробь. Рощ у нас не было и в помине. На весь городок росло одно единственное дерево — старый тополь во дворе исполкома. Тополь наполовину высох, и серая зелень торчала на нём клочьями, как шерсть на облезлом верблюде.
Летом над городком висели тучи горячей пыли, в пяти шагах нельзя было увидеть человека, солнце походило на раскалённый пятак, и мы смотрели на него, ничуть даже не прищуриваясь.
А зимой кружились в степи мутные бураны. В эту пору не то что за пять шагов, но и за два шага не было видно ни зги. Учительница Ксения Петровна говорила, что „зга* значит колечко на дуге, к которому привязывают колокольчик. Ксения Петровна объясняла много непонятных слов, а то, чего она не знала, подробно растолковывал нам сторож исполкома Гурий Липатыч. Было ему лет девяносто, а то и сто. Он на любой вопрос отвечал. За девяносто лет, конечно, многому можно научиться. Поэтому, как что попадалось непонятное, ребята тут же бежали к Липатычу.
Новому человеку наши места казались унылыми. Сейчас я понимаю, что так оно и было, но тогда мы обижались, если какой-нибудь приезжий говорил:
— Ну и скучно вы живёте! Ни деревца, ни воды...
— Почему скучно?— спорили мы,— Обыкновенно живём. Это вам просто не повезло. Вы не тогда приехали. Вот если бы весной, так у нас в Сухоречке воды через край, и степь, как изумруд, зелёная, и цветов уйма: тюльпаны, маки, пионы...
Мы помалкивали, конечно, что такая весёлая жизнь длилась всего две-три недели, а затем наступал зной. Из пустыни дул горячий ветер — суховей. Цветы никли, трава выгорала, стеш, становилась жёлтой, колючей, и овцы переходили речку, не замочив копыт. Вода бежала уже где-то под камнями и там чуть-чуть поблёскивала.
Вот точно такой же разговор про скучную жизнь вели мы с москвичом Петей Вороновым. Он приехал к нам в городок надолго, так как собирался кончать здесь школу-десятилетку, и поступил в наш, третий класс. Петя рассказывал нам о Москве, а ребята сидели и время от времени ахали.
Но однажды он начал плести такое, что мы даже застеснялись.
А сказал нам Петя вот что:
— Скоро жизнь у вас пойдёт другая. Вот как только папа разведёт здесь лес...
— Какой лес?—закричали мы.
— Обыкновенный лес,— продолжал Петя.— Деревья разные. Тут мы стали его подзадоривать:
— Ты ещё скажи: вишни, мол, яблоки, груши, абрикосы...
— Ну да,—говорит он.—Так и скажу: вишни, яблоки...
И так нам стало обидно, что побежали мы тут же к Липатычу, а Пете вруну даже „до свидания" не сказали.
Липатыч сидел во дворе исполкома и, слушая нас, курил свою вечную трубочку-носогрейку.
-— Человек, ежели захочет, всегда добьётся,— неопределённо сказал он.
— Значит, и лес в степи может развести?—не выдержал я.
— Погоди, малец,—поморщился Липатыч,— ты меня не перебивай. Так вот: всего добьётся. Но в природе всё по закону расписано. Леса там растут, где вода да прохлада. А южней лесов степи начинаются. Дальше, значит, где жара да сушь, откуда к нам суховеи дуют, пустыни пойдут, а за ними горы или море-окиян. И супротив природы не попрёшь. На нашей земле, кроме телеграфных столбов, ничего не вырастет.
— А тополь?— возразили мы.
— Ну что ж тополь... —хмыкнул Липатыч.— Один в поле -не воин. За сто лет только один тополь и вырос. Да и тот, должно быть, какой-то ненормальный.
И он жалостно поглядел на высокую метлу с клочьями пыльной зелени.
Мы тоже посмотрели на тополь, вздохнули и подумали, что Липатыч, должно быть, прав.
Но Ксения Петровна рассердилась и на нас, и на Липатыча.
— Вы должны запомнить,—говорила она:—если лес человеку нужен, он его вырастит.
И тут мы узнали, что лес большую пользу нам приносит. Без него, оказывается, реки мелеют, земля портится, горячий ветер зерно выдувает. А если на пути суховея поставить зелёные заборы из деревьев, то ветер ударится об эту преграду, задержится и ослабеет. Мы узнали, что деревья влагу хранят, что снег под деревьями да под кустами не так скоро тает, и земля становится уже не такая сухая, и на ней действительно яблоня или даже абрикос может вырасти.
Вот так-так! Выходит, зря мы Петю обидели.
А вскоре пришлось мне покинуть родные места потому, что отца перевели на работу в волжский город Вольск. Тут только я понял, что это такое, когда говорят: „город утопает в зелени". Здесь же в городском саду услышал я соловья и пожалел своих дальних ребят-товарищей. Даже письмо им написал о том. как соловей поёт. Слов для этого у меня было маловато, и я призанял их у дедушки Крылова.
Ребята мне ответили. В нашем городке всё было по-старому. Писали мне, что деревьев в городе ещё нет, что вместо соловьев по-прежнему свистят в степи суслики, что старый тополь живёт-поскрипывает, а Липатыч сердится и говорит, что время пошло ненормальное: раньше, мол, старики сказки рассказывали, а сейчас наоборот пошло: молодые — старым.
За шесть лет, что прожили мы в Вольске, я только одно письмо и получил. И сам больше не писал. Город новый, товарищи новые, не до писем было... Мало-помалу стал я забывать родной городок.
А когда переходил я в восьмой класс, отец мне и говорит:
— Хочешь, Сергей, на родину съездить? Я туда на несколько дней отправляюсь. Интересно посмотреть, как наш городок поживает.
Мы вышли из вагона. Странная прохлада охватила нас, и сквозь сладкую дрёму издалека дошёл до меня глуховатый голос отцу:
— Пойдём пешком, Сергей. Поглядим, каким он стал, наш родной городок.
Тёмная аллея повела нас от станции в глубь какого-то сада. Сквозь чёрные ветви деревьев блеснула голубая полоска — это было озеро. Большая серебряная луна отражалась на нём, как в зеркале.... И я вдруг испугался: вдруг всё это сон, вдруг я проснусь — и всё исчезнет...
И я тихо сказал отцу:
— Не торопись, ты меня разбудишь.
А отец засмеялся, но тоже тихо ответил:
— Ты думаешь — это сон? Это не сон, а самая настоящая явь. Слушай! — и он сжал мою руку.
И тут я услышал чудесную соловьиную трель, затем раздался нежный переливчатый свист, похожий на звуки флейты, щёлканье, и певучий поток будто полетел с огромной высоты по хрустальным ступенькам.
— Слушай, Сергей,— снова донёсся до меня сквозь соловьиное щёлканье отцовский голос: — это соловьи.., Ты не услышишь их уже до будущего года...
Утром, проснувшись от давно знакомого резкого степного солнца, я подошёл к окну, распахнул его настежь и увидел широкую площадь родного городка. В самом центре площади зеленел небольшой скверик. А за ним стоял знакомый дом исполкома, окружённый чёрными свечами тополей. Среди них тянулся к небу высокий, тощий, почти совсем без зелени,
старый тополь.
Днём всё выглядело немножко не так, как ночью. И деревья были не такие пышные, тонкий слой степной пыли покрывал листву. Всё было по-другому: школа, где я учился, стала будто поменьше, Ксения Петровна казалась не такой строгой, и мои товарищи стали почти взрослыми. А Петя Воронов, должно быть, давно позабыл о том, как мы не верили ему и думали, что он нас обманывает. Ребята рассказывали мне, как вместе со всеми запрудили они Сухоречку, как сажали лесные полосы— деревья и кустарники. Зелёным щитом прикрыли они городок и землю вокруг него от горячих ветров.
— А яблоки у вас тут растут?— спросил я, вспомнив нашу
первую ссору с Петей.
— Вот тут ты рановато приехал, Серёжа,—засмеялся он.— Но осенью можешь попробовать яблочка. Мы соберём первый урожай в нашем школьном саду.
Сад зеленел позади школы. Меж деревьев стояли пчелиные ульи, и рядом с ними грелся на солнышке старенький, седой
Гурий Липатыч.
— Ему уже больше ста. Ты с ним погромче, Сергей. Он
Он пристально поглядел на меня слезящимися глазками.
— Никак Серёжка?— нерешительно прошамкал Липатыч.—
Ишь какой вырос!
— Нынче всё растёт, Липатыч,—громко сказал я.—Даже леса в степи растут. И наш старый тополь уж не один воин в поле.
— А что я говорил,— оживился Липатыч.—Я ж тебе говорил: человек, ежели захочет, всего добьётся. Он тебе землю-матушку переворошит, сады в пустынях разведёт, заместо суслика соловья свистеть заставит.
Мы с ребятами переглянулись, но Петя Воронов сказал тихо: , — Это ничего. Где ж ему всё запомнить. Хорошо, что он не забывает главного: человек всего добьётся, если захочет.
А. Клыков НАШ СКВОРЧИК
Я работал в бригаде по посадке молодых деревьев на берегу Волги. Жил я в деревне, недалеко от Саратова, в доме
колхозника.
Из окна моей комнаты была видна полянка и на ней большая берёза.
Утром мы с хозяином уходили на работу, а дома оставались его жена, маленький сын Женя и рыжий кот Маркизка.
Маркизка очень ловко охотился за воробьями. Лёжа на крыльце, он не раз видел, как слетались воробьи на корм, который бросали курам. И вот, как только хозяйка начинала кормить кур, Маркизка забирался в самую середину куриной стаи. Он прятался здесь, ожидая, пока на корм прилетят воробьи. Воробьи спускались на землю, подбирались поближе к курам, а кот, выпрыгнув из засады, хватал первого попавшегося воробья. Поймает и принесёт на порог дома.
Кот был добрый и послушный. Бывало, скажешь ему:
— Отдай, Маркиз, воробья!
Кот разожмёт зубы, отдаст. А когда возьмёшь у него воробья, он только посмотрит на тебя грустными глазами, словно хочет сказать:
— Нехорошо! Отнял у меня вкусного воробья...
С работы я возвращался домой к вечеру и после обеда часто играл на флейте в своей комнате. Женя приходил ко мне и слушал, как я играю. Ему очень нравилась песня „А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер!", и он часто просил меня:
— Посвистите мою любимую!
Я охотно исполнял его просьбу.
Весной прилетели скворцы. Они поселились в дупле большой берёзы. Я видел, как хлопотали они, устраивая своё гнездо. Птицы таскали в дупло перышки, сухую траву, листочки. А к вечеру скворец садился на ветку и, встряхивая крыльями,
начинал петь.
Я звал Женю, и мы тихонько устраивались на крылечке, чтобы послушать, как поёт скворчик. Он громко запевал свою песенку. Сначала слышалось что-то похожее на ржание жеребёнка, потом на кваканье лягушки или щёлканье соловья.
Скворец ловко перенимал разные звуки, которые когда-нибудь слышал.
Следом за нами выходил на крыльцо и кот Маркизка. Лёжа около меня и внимательно смотрел на скворца. Когда же он кончал петь и улетал, кот жмурил глаза и начинал дремать.
В мае у скворцов в дупле вывелись птенцы. Они громко пищали, когда родители приносили им в своих клювах червяков или майских жуков. Скворец теперь пел редко,— он был очень занят. С утра до вечера приходилось носить детям еду. Птенцы быстро росли и с каждым днём требовали всё больше и больше пищи.
Скоро под берёзой, где было гнездо скворцов, вся трава оказалась усыпанной крылышками майских жуков, как яичными скорлупками. Поймает скворец жука и сейчас же своим острым клювом стукнет по его спинке. Стук, стук! Это скворец отламывает твёрдые жучиные крылья. Ведь нельзя же дать молодому скворчонку целого жука! Птенец может подавиться.
„Вот хорошо! —думал я.—Личинки майских жуков грызут молодые корни дубков и сосен. Они портят деревца, которые мы сажаем. Так пусть скворцы едят побольше вредных жуков! А мы сделаем много скворечников, и на следующую весну к нам прилетит большая стая скворцов. Они поедят всех жуков, червяков и гусениц",
Как-то раз летом вышли мы с Женей посмотреть на скворцов, а их уже нет! Выскочил за нами и кот, зевнул, потянулся, посмотрел на берёзу с пустым гнездом и ушёл в дом.
Теперь скворцы уже не прилетали к дуплу. Птенцы их выросли и улетели из гнезда на луга. Не надо было больше кормить их. Они научились сами добывать себе пищу.
Однажды, в конце лета, я возвращался домой через луга, заросшие высокой травой. Вдруг впереди что-то зашумело. Фррр! Это стая молодых сереньких скворцов сорвалась с места. Вспорхнули и скрылись из виду.
Пришёл я домой, а Женя спрашивает меня:
- Где же скворцы? Говорю ему:
— Молодые скворечники уже собрались от нас улетать.
— Зачем? Куда?—добивается Женя.
— На зиму, туда, где теплее и много всякой птичьей еды. Ведь у нас, когда придёт зима и выпадет снег, скворцам нечего есть — ни червяков, ни жуков не будет. Так ведь?
- Так! А старые скворцы что делают?
— Старые улетают от нас осенью, позднее молодых, — отвечаю я.
Пожелтели листья на берёзе. Подул холодный ветер. Ни мух, ни комаров не видно. Стали перепадать холодные дожди.
Осенним утром, одеваясь, я вижу в окно —- под березой си-1ит Маркизка, Вдруг к дуплу подлетели два скворца. Скворчиха юркнула в дупло, а скворец сел на ветку, закинул чёрную головку и запел.
„Это он поёт свою прощальную песенку перед отлётом «шумовку"— подумал я.
И надо же быть несчастью! Какая-то запоздалая бабочка, порхая над травой, подлетела к берёзе. Скворец камнем падает за ней, а кот мгновенно хватает скворца. Я бросаюсь из комнаты, выбегаю на крыльцо и кричу:
— Не смей! Оставь! Нельзя!
Подбегаю к коту. Маркизка пластом лежит на земле. В лапках у него скворец.
— Отдай! —кричу я и хватаю скворца.
Маркизка расстроен. Он укоризненно смотрит на меня. Я несу в дом скворца. У него повреждено крыло. Летать скворец не может.
При помощи Жениной мамы я сделал ему повязку на раненое крыло. Потом мы поместили скворца в лукошко, завязав его платком.
— Придётся скворцу зимовать у нас! Крыло скоро не заживёт,—сказал я Жене.—Надо запастись для него кормом.
Прошло месяца полтора. Крыло у скворца зажило, Мы с Женей смастерили ему клетку. К людям скворечник скоро привык, но кота боялся.
Однажды, в первые дни, я увидел, как кот прыгнул на окно, где висела клетка со скворечником, Я тотчас схватил Маркизку за шиворот, опустил его на пол и сильно потрепал, приговаривая:
— Не смей прыгать к скворцу! Не смей, а то поколочу!
С того раза кот, сидя посередине комнаты, только поглядывал издали на скворца, но к клетке не подходил.
Скворчик не боялся нас. Он не метался в клетке и даже брал из рук корм. Мы давали ему сушёные муравьиные яйца, тёртую морковь, круто сваренную кашу и кусочки яблок. Чистая вода всегда стояла у него в клетке.
Наш случайный пленник радовал нас своим поведением. Он был всегда весёлый, живой, хлопотливый. Когда дни сделались длиннее и солнце чаще заглядывало в окна, скворечник стал тихонько говорить что-то на своём птичьем языке. Слышались звуки „мяу, мяу", что-то похожее на кудахтанье курицы, а иногда на щёлканье кнута. Скворец говорил всё это без перерыва, подряд. Он повторял всё, что слышал раньше за всю
свою жизнь на воле*
Когда я свистел на флейте любимую песенку Жени, скворец прекращал свой разговор и тоже слушал, повернув голову в мою сторону,
Шла зима, месяц за месяцем. Днём мы работали, вечером отдыхали. К весне мы сколотили много скворечников. Нам хотелось, чтобы по - больше скворцов прилетело туда, где были посажены молодые деревья. В марте мы развесили скворечники среди молодых дубков. А один скворечник, который мне помогал делать Женя, привязали на большую берёзу перед нашим домом.
Однажды, рано утром, я вышел из дома и увидел, что прилетели первые скворцы. Я тотчас вернулся домой, позвал Женю, взял клетку, и мы выпустили на волю нашего скворечника. Он вспорхнул, сел на ветку берёзы. Потом приподнял свои тёмные блестящие крылья. Повертел головкой туда-сюда, поглядел вокруг и быстро полетел к стайке скворцов. Я видел, как они, бегая по чёрной земле, оглядывали каждый кустик сухой травы, каждую ямку — искали еду. Их было много, и все они были похожи один на другого. Различить среди них нашего скворечника мы уже не могли. Неожиданно вся стайка вспорхнула с земли.
Скворцы парочками полетели к скворечникам. Прилетали два скворца и к скворечнику на нашей берёзе. Скворчиха тотчас забралась внутрь домика.
А над нами, на сухом сучке берёзы, уселся скворец. Повернувшись к солнцу, подняв голову, трепыхая крыльями, скворец выводит трель. Мы видим, как колеблется его горлышко.
И вдруг мы слышим в его песенке знакомый мотив:
„А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер!"
Женя прыгает на одной ноге и радостно кричит:
— Это наш, наш скворчик!
Чтение отрывка из повести А. Толстого «ДЕТСТВО НИКИТЫ».
На солнце нельзя было теперь взглянуть — лохматыми ослепительными потоками оно лилось с вышины. По синему-синему небу плыли облака, словно кучи снега. Весенние ветерки пахнули свежей травой и птичьими гнездами.
Перед домом лопнули большие почки на душистых тополях, на припеке стонали куры. В саду, из разогретой земли, протыкая зелеными кочетками догнивающие листья, лезла трава, весь луг подернулся белыми и желтыми звездочками. С каждым днем прибывало птиц в саду. Забегали между стволами черные дрозды — ловкачи ходить пешком. В липах завелась иволга, большая птица, зеленая, с желтой, как золото, подпушкой на крыльях, — суетясь, свистела медовым голосом.
Как солнцу вставать, на всех крышах и скворечниках просыпались, заливались разными голосами скворцы, хрипели, насвистывали то соловьем, то жаворонком, то какими-то африканскими птицами, которых они наслушались за зиму за морем, — пересмешничали, фальшивили ужасно. Сереньким платочком сквозь прозрачные березы пролетел дятел, садясь на ствол, оборачивался, дыбом поднимал красный хохолок.
И вот в воскресенье, в солнечное утро, в еще не просохших от росы деревьях, у пруда закуковала кукушка: печальным, одиноким, нежным голосом благословила всех, кто жил в саду, начиная от червяков:
— Живите, любите, будьте счастливы, ку-ку. А я уж одна проживу ни при чем, ку-ку...
Весь сад слушал молча кукушку. Божьи коровки, птицы, всегда всем удивленные лягушки, сидевшие на животе, кто на дорожке, кто на ступеньках балкона, — все загадали судьбу. Кукушка откуковала, и еще веселее зашумел лес листьями.